Виан "Осень в Пекине"— Я, правда, предпочел бы, чтобы она занималась этим понемногу со всеми и чтобы мне было плевать. Но она хочет только со мной; кроме того, мне пока еще не плевать.
— Почему ты не женишься на ней?
— Ох, — вздохнул Анна, — потому что рано или поздно мне все-таки станет плевать. Вот я и жду, когда станет.
— А если не станет?
— Не стало бы, если бы она была моей первой женщиной. Но в этом деле всегда идет по убывающей. Первую женщину ты любишь очень сильно, ну, скажем, два года. Потом вдруг начинаешь замечать, что она для тебя уже не то, что прежде.
— Почему? — спросил Анжель. — Ведь ты ее по-прежнему любишь.
— Уверяю тебя, это так, — сказал Анна. — Любовь может длиться больше двух лет, может и меньше, если ты сделал неудачный выбор. Внезапно ты обнаруживаешь, что другая действует на тебя точно так же, как действовала первая, и ты молодеешь на два года. Но на этот раз все длится лишь год. И так далее. Заметь, что ты одновременно можешь все так же любить первую, встречаться с ней, даже спать, но все равно это уже не то, что раньше. Любовь опускается до уровня условного рефлекса.
— Ерунда все это, — сказал Анжель. — Не думаю, чтоб я был устроен так же.
— Ты не можешь ничего изменить, — заметил Анна, — все мы так устроены. В сущности, нет нужды в какой-то одной, определенной женщине.
— Физически — может быть, — сказал Анжель.
— Нет, не только физически. Даже с интеллектуальной точки зрения незаменимых женщин нет. Они все слишком примитивны.
Анжель не отвечал. Они стояли в коридоре, Анна подпирал дверной косяк своей комнаты. Анжель посмотрел на него. Потом задыхаясь произнес:
— И ты говоришь такое... И это говоришь ты?..
— Да, я знаю, — сказал Анна.
— Если бы мне отдали Рошель, если бы она меня любила, мне бы никогда не понадобилась любовь другой женщины.
— Понадобилась бы. Года через два-три, ну, четыре. И если бы к этому моменту она любила тебя, как прежде, ты сам постарался бы все изменить.
— Зачем?
— Затем, чтобы она тебя больше не любила.
— Но я сделан иначе, чем ты, — сказал Анжель.
— Женщины начисто лишены воображения, — продолжал Анна. — Они уверены, что достаточно их присутствия, чтобы заполнить жизнь. Но в мире так много всего другого.
— Неправда, — сказал Анжель. — Я тоже так рассуждал, пока не узнал Рошель.
— После того, как ты ее узнал, ничего не изменилось. Все так и осталось. Мир богат и разнообразен. Взять хотя бы эту острую зеленую траву. Ужасно приятно потрогать ее рукой и раздавить в пальцах скорлупку желтой улитки. Здорово растянуться на сухом горячем песке и смотреть на коричневые блестящие зернышки, из которых он состоит, и почувствовать, как он струится сквозь пальцы. Или смотреть на голый рельс — голубой и холодный... он издает такой чистый звук... А можно наблюдать, как пар вырывается из вентиляционной трубы, или... я даже не знаю, что еще.
— И это говоришь мне ты, Анна...
— Или возьми солнце с его черными лучами... Кто знает, что там, за границей черной зоны?.. А самолеты профессора Жуйживьома? Или облака? А копаться в земле и находить там всякую всячину? А слушать музыку?
Анжель закрыл глаза.
— Отдай мне Рошель, — попросил он. — Ты ее не любишь.
— Люблю, — сказал Анна. — Но я не могу любить ее еще больше. Не могу притворяться, будто мира вокруг меня не существует. Я отдам тебе ее, если хочешь. Только она сама не захочет. Она хочет, чтобы я все время думал о ней и жил только ею.
— А еще? Что еще она хочет? — спросил Анжель.
— Она хочет, чтобы весь мир вымер и высох. Чтобы все исчезло и остались лишь мы двое. И чтобы я занял место Амадиса Дюдю, а она стала бы моей секретаршей.
— Но ты же ее разрушаешь, — тихо проговорил Анжель.
— Ты хочешь сам ее разрушать?
— Я бы не стал ее разрушать. Я бы ее даже не касался, а только целовал бы и обнаженную заворачивал в белую ткань.
— Женщины созданы совсем не для этого, — сказал Анна. — Они не подозревают даже, что в мире есть еще что-то. Мало кто из них об этом догадывается. Впрочем, то не их вина. Они просто боятся догадаться. Им и в голову не приходит, как много всего вокруг.
— А что же есть вокруг?
— Вокруг земля... — сказал Анна. — Можно лежать на земле, на песке, чтобы в голове было пусто и веял легкий ветерок. Можно ходить и смотреть по сторонам, и делать что-нибудь, строить каменные дома для людей, делать для них машины, давать им свет или что-нибудь еще, что каждый мог бы получить — и они бы потом тоже могли ничего не делать, могли бы лежать на песке, на солнце, с пустой головой, и спать с женщинами.
— Ты сам то хочешь ее, то не хочешь, — сказал Анжель.
— Я хочу все время, но я хочу и всего остального тоже, — ответил Анна.
— Пожалуйста, не губи Рошель.
Анжель произнес эти слова с мольбой и дрожью в голосе. Анна провел рукой по лбу.
— Она сама себя губит, — сказал он. — Ты не сможешь ее остановить. Когда я ее брошу, она совсем сломается. Но если она тебя полюбит, то быстро восстановится. И будет почти такой, как вначале. Но потом она снова начнет себя губить и будет делать это вдвое быстрее. Ты не сможешь этого вынести.
— И что же?.. — спросил Анжель.
— А то, что я не знаю, как тебе быть. Она будет разрушаться, и скорость разрушения будет расти в геометрической прогрессии.
— Постарайся быть с ней гадким, — сказал Анжель. Анна засмеялся:
— Не могу пока. Я еще люблю ее, мне нравится с ней спать.
— Молчи, — сказал Анжель.
— Я пойду доделывать расчеты. Лопух ты все-таки. Смотри, сколько красивых девок кругом.
— Да ну их. И без них тошно.
Анна сжал ему плечо своей сильной рукой.
— Иди пройдись, — сказал он. — Подыши, проветрись. Отвлекись немного.
— Я и хотел пройтись, — сказал Анжель. — Это ты отказался. А думать о другом я все равно не могу. Она так изменилась.
— Да вовсе нет. Просто она лучше поняла, что надо делать в постели.
Анжель шумно вздохнул, повернулся и пошел прочь. Анна засмеялся, потом открыл дверь и вернулся в свой кабинет.